Неточные совпадения
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в комнату
больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру
больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и с той, только
женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала говорить с ним.
— Ты сказал, чтобы всё было, как было. Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал
женщин, чем я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до
больного места. — Но я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех
женщин, чем если бы ты знал их тысячи.
— Ах, она гадкая
женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за
больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— Это вы эксплуатируете несчастного
больного и довели его до безумия… а кричите на меня потому, что я —
женщина и меня некому защитить…
Рассказал он еще, как
женщины за них правят дома и как подрядчик угостил их нынче перед отъездом полведеркой, как один из них помер, а другого везут
больного.
— На сколько человек построен зàмок? — спрашивал англичанин. — Сколько заключенных? Сколько мужчин, сколько
женщин, детей? Сколько каторжных, ссыльных, добровольно следующих? Сколько
больных?
В отправлявшейся партии было 623 мужчины и 64
женщины: всех надо было проверить по статейным спискам, отобрать
больных и слабых и передать конвойным.
— Ну, вот и прекрасно. Сюда, видите ли, приехал англичанин, путешественник. Он изучает ссылку и тюрьмы в Сибири. Так вот он у нас будет обедать, и вы приезжайте. Обедаем в пять, и жена требует исполнительности. Я вам тогда и ответ дам и о том, как поступить с этой
женщиной, а также о
больном. Может быть, и можно будет оставить кого-нибудь при нем.
Но мигом поняв
больным сердцем своим, что, может быть, потому-то эта
женщина и скрывала этого нового соперника, потому-то и обманывала его давеча, что этот вновь прилетевший соперник был слишком для нее не фантазией и не фикцией, а составлял для нее все, все ее упование в жизни, — мигом поняв это, он смирился.
Странное же и мгновенное исцеление беснующейся и бьющейся
женщины, только лишь, бывало, ее подведут к дарам, которое объясняли мне притворством и сверх того фокусом, устраиваемым чуть ли не самими «клерикалами», происходило, вероятно, тоже самым натуральным образом, и подводившие ее к дарам бабы, а главное, и сама
больная, вполне веровали, как установившейся истине, что нечистый дух, овладевший
больною, никогда не может вынести, если ее,
больную, подведя к дарам, наклонят пред ними.
Безучастная строгость устремленных пристально на него, во время рассказа, взглядов следователя и особенно прокурора смутила его наконец довольно сильно: «Этот мальчик Николай Парфенович, с которым я еще всего только несколько дней тому говорил глупости про
женщин, и этот
больной прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал, — грустно мелькнуло у него в уме, — позор!
Так неужели же из — за вздора, из — за того, что Кирсанову придется потосковать месяц, много два, неужели из — за этого вздора давать
женщине расстраивать нервы, рисковать серьезною болезнию от сиденья по ночам у кровати
больного?
— Успокойся, успокойся, все перемелется. Ты постарайся, чтоб сестра перестала сердиться на тебя, она
женщина больная, надобно ей уступить, она ведь все ж добра тебе желает; ну, а насильно тебя замуж не отдадут, за это я тебе отвечаю.
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих. В больших городах все останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату; в ней были дети и
женщины,
больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
И для кого этот гордый старик, так искренно презиравший людей, так хорошо знавший их, представлял свою роль бесстрастного судьи? — для
женщины, которой волю он сломил, несмотря на то что она иногда ему противуречила, для
больного, постоянно лежавшего под ножом оператора, для мальчика, из резвости которого он развил непокорность, для дюжины лакеев, которых он не считал людьми!
И что же было возражать человеку, который говорил такие вещи: «Я раз стоял в часовне, смотрел на чудотворную икону богоматери и думал о детской вере народа, молящегося ей; несколько
женщин,
больные, старики стояли на коленях и, крестясь, клали земные поклоны.
Движется «кобылка» сквозь шпалеры народа, усыпавшего даже крыши домов и заборы… За ссыльнокаторжными, в одних кандалах, шли скованные по нескольку железным прутом ссыльные в Сибирь, за ними беспаспортные бродяги, этапные, арестованные за «бесписьменность», отсылаемые на родину. За ними вереница заваленных узлами и мешками колымаг, на которых расположились
больные и
женщины с детьми, возбуждавшими особое сочувствие.
Однажды ночью, когда Кочетов шагал по своему кабинету, прибежала какая-то запыхавшаяся
женщина и Христом богом молила его ехать к
больной.
Я долго измышлял, чем бы уязвить
больнее эту рыжую толстую
женщину с двойным подбородком и без глаз.
В отчете указаны и меры, употребляемые против сифилиса: 1) осмотр каторжных 1 и 15 числа каждого месяца; 2) осмотр партий, вновь прибывающих на остров; 3) еженедельный осмотр
женщин сомнительной нравственности; 4) наблюдение за бывшими
больными сифилисом.
Женщин и детей заперли на пристани в катерном сарае и в амбаре, построенном для склада товаров, а
больных — в сарае, 'который приспособлен для карантинного содержания
больных.
Эта странная обстановка смущает
больных, и, я думаю, ни один сифилитик и ни одна
женщина не решится говорить о своей болезнь в присутствии этого надзирателя с револьвером и мужиков.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Обе старушки все время ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Так только мать может ходить за
больным ребенком.
Женщины починили всю нашу одежду и дали новые унты, мужчины починили нарты и выгнули новые лыжи.
Летят… Из мерзлого окна
Не видно ничего,
Опасный гонит сон она,
Но не прогнать его!
Он волю
женщины больнойМгновенно покорил
И, как волшебник, в край иной
Ее переселил.
Тот край — он ей уже знаком, —
Как прежде неги полн,
И теплым солнечным лучом
И сладким пеньем волн
Ее приветствовал, как друг…
Куда ни поглядит:
«Да, это — юг! да, это юг!» —
Всё взору говорит…
На столе горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала,
больная и бледная
женщина, кажется, молодая, в сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и кричал, в ожидании тощей груди.
Одна из этих
женщин до того уже презирала в это мгновение другую и до того желала ей это высказать (может быть, и приходила-то только для этого, как выразился на другой день Рогожин), что как ни фантастична была эта другая, с своим расстроенным умом и
больною душой, никакая заранее предвзятая идея не устояла бы, казалось, против ядовитого, чистого женского презрения ее соперницы.
— Как же! Капустой
больных кормит, у
женщины молока нет, а он кормить ребенка велит, да и лечи, говорит.
Он всячески издевался над бедной
женщиной и истязал ее нравственно, выискивая самые
больные места.
Здесь бывают все: полуразрушенные, слюнявые старцы, ищущие искусственных возбуждений, и мальчики — кадеты и гимназисты — почти дети; бородатые отцы семейств, почтенные столпы общества в золотых очках, и молодожены, и влюбленные женихи, и почтенные профессоры с громкими именами, и воры, и убийцы, и либеральные адвокаты, и строгие блюстители нравственности — педагоги, и передовые писатели — авторы горячих, страстных статей о женском равноправии, и сыщики, и шпионы, и беглые каторжники, и офицеры, и студенты, и социал-демократы, и анархисты, и наемные патриоты; застенчивые и наглые,
больные и здоровые, познающие впервые
женщину, и старые развратники, истрепанные всеми видами порока...
Бывали и другие происшествия, взбалтывавшие мутную, грязную жизнь этих бедных,
больных, глупых, несчастных
женщин.
Это была страшная история; это история покинутой
женщины, пережившей свое счастье;
больной, измученной и оставленной всеми; отвергнутой последним существом, на которое она могла надеяться, — отцом своим, оскорбленным когда-то ею и в свою очередь выжившим из ума от нестерпимых страданий и унижений.
Женщина кивнула головой и, внимательно глядя в лицо
больного, строго сказала...
Они шли и разговаривали о Рыбине, о
больном, о парнях, которые так внимательно молчали и так неловко, но красноречиво выражали свое чувство благодарной дружбы мелкими заботами о
женщинах.
— Тут больше всего жаль несчастную жену Лябьева; она идет с ним на каторгу, и, говорят,
женщина больная, нервная.
По утрам кухарка,
женщина больная и сердитая, будила меня на час раньше, чем его; я чистил обувь и платье хозяев, приказчика, Саши, ставил самовар, приносил дров для всех печей, чистил судки для обеда. Придя в магазин, подметал пол, стирал пыль, готовил чай, разносил покупателям товар, ходил домой за обедом; мою должность у двери в это время исполнял Саша и, находя, что это унижает его достоинство, ругал меня...
Полковой поп,
больной, жалкий, был ославлен как пьяница и развратник; офицеры и жены их жили, по рассказам моих хозяев, в свальном грехе; мне стали противны однообразные беседы солдат о
женщинах, и больше всего опротивели мне мои хозяева — я очень хорошо знал истинную цену излюбленных ими, беспощадных суждений о людях.
Матвей догадался, что это и есть Добычина, вдова племянника отца Виталия, учителя, замёрзшего в метель этой зимою. Она недавно приехала в Окуров, но уже шёл слух, что отец Виталий променял на неё свою жену,
больную водянкой. Лицо этой
женщины было неприветливо, а локти она держала приподняв, точно курица крылья, собираясь лететь.
Хворал он долго, и всё время за ним ухаживала Марья Ревякина, посменно с Лукерьей, вдовой, дочерью Кулугурова. Муж её, бондарь, умер, опившись на свадьбе у Толоконниковых, а ей село бельмо на глаз, и, потеряв надежду выйти замуж вторично, она ходила по домам, присматривая за
больными и детьми, помогая по хозяйству, — в городе её звали Луша-домовница. Была она
женщина толстая, добрая, черноволосая и очень любила выпить, а выпив — весело смеялась и рассказывала всегда об одном: о людской скупости.
…С лишком сорок лет прошло с этого утра, и всю жизнь Матвей Кожемякин, вспоминая о нём, ощущал в избитом и
больном сердце бережно и нетленно сохранённое чувство благодарности женщине-судьбе, однажды улыбнувшейся ему улыбкой пламенной и жгучей, и — богу, закон которого он нарушил, за что и был наказан жизнью трудной, одинокой и обильно оплёванной ядовитою слюною строгих людей города Окурова.
Женщины с великою страстью, с поражающим и словно
больным озлоблением ссорились между собою: сёстры, невестки, соседки; свекрови колотили снох, матери — дочерей.
Женщины не могли более вытерпливать голода: они стали проситься вон из крепости, что и было им позволено; несколько слабых и
больных солдат вышли за ними; но бунтовщики их не приняли, а
женщин, продержав одну ночь под караулом, прогнали обратно в крепость, требуя выдачи своих сообщников и обещаясь за то принять и прокормить высланных.
Высокая, худая
женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около
больной девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель.
— Ну, полно, полно, голубушка, — заговорил доктор, ласково погладив
женщину по спине. — Вставайте-ка! Покажите мне вашу
больную.
Софья Алексеевна просила позволения ходить за
больной и дни целые проводила у ее кровати, и что-то высоко поэтическое было в этой группе умирающей красоты с прекрасной старостью, в этой увядающей
женщине со впавшими щеками, с огромными блестящими глазами, с волосами, небрежно падающими на плечи, — когда она, опирая свою голову на исхудалую руку, с полуотверстым ртом и со слезою на глазах внимала бесконечным рассказам старушки матери об ее сыне — об их Вольдемаре, который теперь так далеко от них…
Кому случалось проводить ночи у изголовья трудно
больного, друга, брата, любимой
женщины, особенно в нашу полновесную зимнюю ночь, тот поймет, что было на душе нервного Круциферского.
Но я ошибался. За мной следила смешная и нелепая по существу
женщина Федосья. Мы с ней периодически враждовали и ссорились, но сейчас она видела во мне
больного и отнеслась с чисто женским участием. Получалась трогательная картина, когда она приносила то чашку бульона, то какие-то сухари, то кусок жареной говядины.
— Я в первый раз вижу так близко этого сорта
женщину… — говорила Анна Петровна с своей
больной улыбкой. — Какая она красивая… Мне очень было интересно посмотреть на нее. Зачем вы меня увели?
— К сожалению, ты прав… Подводная часть мужской храбрости всегда заготовляется у себя дома. Эти милые
женщины кого угодно доведут до геройства, которому человечество потом удивляется, разиня рот. О, как я теперь ненавижу всех
женщин!.. Представь себе, что у тебя жестоко болит зуб, — вот что такое
женщина, с той разницей, что от зубной боли есть лекарство,
больной зуб, наконец, можно выдернуть.
Мысль о
женщинах теперь неотступно преследовала Пепку, являясь его
больным местом. Мне начинало не нравиться это исключительное направление Пепкиных помыслов, и я не поддерживал его восторгов.
Актер. Хочешь — в сени выведу? Ну, вставай. (Помогает
женщине подняться, накидывает ей на плечи какую-то рухлядь и, поддерживая, ведет в сени.) Ну-ну… твердо! Я — сам
больной… отравлен алкоголем…